фатьянова валерия
мой томск
путешествие с любимым городом по любимым улицам с искажением времени и реальности
Томск красивый. Он много улыбается, даже сквозь слёзы, иногда хитро подмигивает и веснушки на его щеках перекатываются рыжими зайцами по разноцветной плитке города. Он бежит по этой плитке босиком, потому что мокро, потому что жарко, потому что это лето, этот июнь и этот день будут только раз в жизни. Он покупает апельсиновое мороженое и даёт куснуть каждому встречному – потому что привык делиться счастьем, молодостью и озорством.
У него для меня всегда есть цветы. Мама обычно недовольна, но против него не может устоять даже она – принимает охапки любимых бархатцев и прячет в их шапках смущенный нос. Я не ревную – знаю, что все остальные мои. Томск любит меня и бездумно балует. Радужные колосья львиного зева, схожие с ним охапки алой сальвии, сиреневые пушинки-одуванчики агератума, да и тыковки-бархатцы – все мои.
Он любит свой город. У булыжника с надписью: «На этом месте в 1604 году был основан город …» сотни раз с восторгом рассказывает легенду про красавицу Тому и княжича-богатыря Ушая. Наверное, ему нравится воображать себя князем. А мне нравится смотреть на него. Он так по-артуровски оглядывает крыши и купола родного города, удовлетворённо кивает в такт своим словам. Я не знаю, как смотрел король Артур на земли Камелота, но уверена, что именно так. Булыжник несколько сотен лет стоит на Вознесенской горе, как ось земли удерживая любимое Томском место.
Мы едем в Городской сад. Мы бываем там часто, с тех пор, как мне было пять. Добираемся обязательно на трамвайчике – очень стареньком, дребезжащем, с целыми лабиринтами детских пальчиков на стёклах. Берём не два, а четыре билета – среди них обязательно найдётся заветный, счастливый. Я складываю цифры и, если билетик тот самый, мы рвём его пополам и съедаем как самый вкусный в мире шоколад. Я обязательно давлюсь словно торопливый ребёнок.
С годами мои привязанности не меняются, поэтому в Горсаду мы проходим мимо шумных и неприятных аттракционов и находим его – колесо обозрения. С высоты видно немного, но уже от этого захватывает дух – даже обычные девятиэтажки в этом городе превращаются в дворцы с исписанными тайным шифром подъездами, дымчатыми кошками и письмами, выглядывающими из прорезей ящиков. Больше всего мне нравится смотреть на зефирные стены Богоявленского собора. Золотые купола слепят в лучах утреннего солнца, я морщусь и трижды чихаю. Томск ничего не говорит – только смотрит, но от этого взгляда стук в груди учащается до невозможного. На земле он покупает две палочки кукурузы – солнечной, посыпанной хрусткой сладкой солью – но мы не можем её съесть, пока не сфотографируемся под каждым зонтиком, у каждого велосипеда и на каждой лавочке. Он любит эти мелочи, а я люблю его.
Дальше? Дальше, конечно, к фонтанам. Это маленькие порталы в мир бескрайнего и живого океана, откуда я точно родом. А Томск – нет, он слишком речной. Я люблю ловить брызги, смотреть сквозь капли, как в калейдоскопе собирая привычный образ города по-новому. Обойдём все или остановимся у главного? Он рядом, на площади по имени Новособорная. Почему Новособорная? Томск обязательно расскажет, но не сегодня, а зимой, когда город спрячется от людей под белым покрывалом, и о том, что он есть будем знать только мы. Тогда фонтан замёрзнет, но на площади вырастет ледяной сад. Люди, цветы, деревья, животные, ветра и солнца – всё изо льда! Кажется, если подержать пальцы на скульптуре ещё секунду, то и они превратятся в лёд. Я одёргиваю руку – Томск смеётся и прячет меня в своих красных свитерах. Ну вот, теперь я хочу глинтвейна… Давай обратно, хорошо?
Однажды здесь, на площади, я своровала камни. Не знаю, считается ли это воровством, но с выложенной внутри клумбы фигуры я забрала несколько белых мраморных осколочков и спрятала их в сумку. С тех пор они хранятся в маленькой резной деревянной шкатулке, подписанной «С любовью из Сибири». Ещё там лежит веточка пихты, орешек и ароматная стружка с урока технологии. Это – моя личная маленькая Сибирь, и она будет со мной везде, где бы я ни была. Сибирь и он, Томск.
Однажды здесь, на площади, я своровала камни. Не знаю, считается ли это воровством, но с выложенной внутри клумбы фигуры я забрала несколько белых мраморных осколочков и спрятала их в сумку. С тех пор они хранятся в маленькой резной деревянной шкатулке, подписанной «С любовью из Сибири». Ещё там лежит веточка пихты, орешек и ароматная стружка с урока технологии. Это – моя личная маленькая Сибирь, и она будет со мной везде, где бы я ни была. Сибирь и он, Томск.
Я хочу есть. Томск знает, чем меня накормить. Рестораны, суши-бары, бургерные и пиццерии – это здорово, но я хочу то, что есть только в этом городе. Блины, сибирские блины. Такие, какие готовят здесь, я не пробовала нигде. Огромные, больше футбольного мяча, с самой разной начинкой – сладкие с бананом и варёной сгущёнкой, или мясные – со свининой и ананасами, курицей и помидорами… Я частенько представляю, как круглые и румяные тётеньки наливают тесто на большущие сковороды, потом переворачивают, выкладывают начинку, ещё секунда - и пышущий жаром, аппетитненький, возможно, слишком калорийный блин у меня в руках. Я рычу от восторга и вгрызаюсь в корочку. В эти минуты кажется, что даже французские багеты не сравнятся с сибирскими блинами.
Вечереет. Нам пора уходить, потому что закаты в Томске непременно нужно встречать на набережной.
Набережная…
Это продуваемое всеми ветрами место, где стоит комичный, но ужасно милый бронзовый Чехов с натёртым до золотого блеска носом. С огромным зонтом и в корявой шляпе он имеет вид весьма несуразный. Почему? Потому что это – Антон Павлович в Томске глазами пьяного мужика, лежащего в канаве и не читавшего «Каштанку». Памятник именно так и называется.
Вечереет. Нам пора уходить, потому что закаты в Томске непременно нужно встречать на набережной.
Набережная…
Это продуваемое всеми ветрами место, где стоит комичный, но ужасно милый бронзовый Чехов с натёртым до золотого блеска носом. С огромным зонтом и в корявой шляпе он имеет вид весьма несуразный. Почему? Потому что это – Антон Павлович в Томске глазами пьяного мужика, лежащего в канаве и не читавшего «Каштанку». Памятник именно так и называется.
Фото: Наталья Третьякова
Фото: Наталья Третьякова
Каждый вечер на берегу собираются свободные музыканты, напевающие «Мой май» и «Вахтёрам» под переборы гитары или вой аккордеона. Чаще всего это студенты. Томск – тоже студент. Такой, какими они и бывают, – кудрявый, бестолковый, мечтательный, совершающий ошибки и не кающийся, пробующий жизнь на вкус. Он непостоянен, иногда хмур, иногда счастлив. Немногим людям, отмеченным его любовью, он верен. Таких, как он – сотни, я люблю наблюдать за ними, запоминать, как они одеваются, где гуляют, завтракают и пишут курсовые. Я смотрю им прямо в глаза, когда прохожу мимо, и они улыбаются в ответ. Сказочные люди.
Уже стемнело. Мы идём по улицам, вдыхая душный звон ночи. Город освещают блики томских фонарей и яркий свет большой луны… Это не я сказала, а одна местная группа. Или оркестр. А может и нет.
По ночам город напоминает Лос-Анджелес – потому что весь искрится и сияет. Но нет, он совсем непохож на американский мегаполис. Тот город, который замер под подошвой твоих старых кедов, нечто большое – для тебя, меня и ещё пары-тройки сотен людей. Это – твой город. Город, названный твоим именем.
Уже стемнело. Мы идём по улицам, вдыхая душный звон ночи. Город освещают блики томских фонарей и яркий свет большой луны… Это не я сказала, а одна местная группа. Или оркестр. А может и нет.
По ночам город напоминает Лос-Анджелес – потому что весь искрится и сияет. Но нет, он совсем непохож на американский мегаполис. Тот город, который замер под подошвой твоих старых кедов, нечто большое – для тебя, меня и ещё пары-тройки сотен людей. Это – твой город. Город, названный твоим именем.
Автор: Фатьянова Валерия.
В работе использованы фотографии Натальи Третьяковой.
В работе использованы фотографии Натальи Третьяковой.
